Die Resignation gegenüber dem Krieg in der Ukraine ignoriert nicht nur die anhaltenden Gräueltaten, sondern auch deren Auswirkungen auf die zugrunde liegenden europäischen Narrative. Наступил момент, когда политическая ортодоксия должна быть отменена. Teil der Reihe «Lektionen des Krieges: Die Wiedergeburt Europas revisited».
Второй международный конгресс писателей в защиту культуры, состоявшийся в 1937 году в Валенсии, столице Испанской республики после нападения Франко на Мадрид, стал известен как эффектный культурный акт противостояния фашизму. В конгрессе приняли участие более ста писателей со всего мира. Их приверженность тому, что они называли революционным гуманизмом, борьбой за человеческое достоинство и свободу народов, стоит вспомнить в исторически схожий момент, в котором мы находимся сегодня. Это может помочь нам лучше понять международное положение, в которое попала Россия в результате фашистского вторжения и неоколониальной войны на уничтожение против Украины.
Главной политической проблемой для делегатов в Валенсии была политика невмешательства западных демократий, которую они решительно осуждали снова и снова. В отличие от них, культурные и политические прогрессисты сегодняшнего дня ушли в свои башни из слоновой кости, в которых они придерживаются принципов неэскалации и невмешательства, или пребывают в поэтических мечтах об абстрактно воображаемом пацифизме, который является ничем иным, как эвфемизмом для капитуляции перед фашизмом.
В настоящее время Европа борется со всеохватывающей проблемой, которая была реальностью жизни Украины в течение последних полутора лет: что делать с продолжающейся разрухой? Это действительно многомерный вопрос — экзистенциальный, военный, политический, психологический, социальный, экологический, экономический и целый ряд других уровней — и он не поддается какому-либо катарсическому ответу. Напротив, он содержит лишь бесконечную боль, причем во всех отношениях.
Лучшим выражением этого постоянного вызова может стать знаменитая картина Эдварда Мунка Крик — именно в такой момент тревоги, неуверенности и искажений мы находимся сейчас. Работа появилась в результате приступа паники, пережитого самим Мунком в 1892 году, и паника действительно была бы уместной реакцией на военные преступления России, а не псевдорациональные расчеты, которые мы видим сегодня. Похоже, международное сообщество постепенно принимает зверства как неизбежность, и такая реакция раньше была бы абсолютно немыслимой. Паника, возможно, была бы также более эффективной политической реакцией, способной вызвать столь необходимые международные действия.
Когда речь заходит о войне в Европе, в публичной сфере можно выделить два дискурсивных и визуальных подхода, отражающих преобладающее общественно-политическое отношение к продолжающимся зверствам. Первый — это военное порно, своего рода романтизация руин, которая, как и любое порно, непристойна. Здесь руины просто служат типичным медийным декором, поддерживающим экономию внимания, в то время как эти руины буквально постоянно порождаются продолжающимися военными действиями. Второй подход — это политическая фантазия о послевоенном восстановлении. Психологически это очень соблазнительная стратегия, поскольку она позволяет не замечать суровые реалии самой войны, именно потому, что они невыносимо суровы, концентрируясь на том, что может произойти потом — и все это при том, что война продолжается, и конца ей не видно.
Европа переживает кризис, результаты которого определят остаток XXI века. Поэтому сейчас самое время для Европы пересмотреть и переосмыслить свои основные нарративы — истории, которые европейцы рассказывали на протяжении десятилетий, обманывая и себя, и других. Этот исторический момент был знаменито назван Zeitenwende (эпохальным сдвигом), но более точным термином, взятым из культурной истории Европы, было бы то, что Аристотель называл перипетией, перипетией — резким поворотом обстоятельств, резкой сменой одного положения вещей на противоположное ему. Война России против Украины и Запада действительно характеризуется эдиповой логикой, и задача Европы в эти чрезвычайные времена состоит прежде всего в том, чтобы разучиться видеть, чтобы научиться видеть — подвергнуть глубокому пересмотру и изменению центральные для ее истории нарративы, поскольку они имеют решающее значение для будущего Европы.
Первый — это дискурс о геноциде. Этот основополагающий принцип постнацистской Европы, чья политическая интеграция основывалась на идее общей ответственности за Холокост, был жестоко оспорен полномасштабным вторжением России на Украину. Помимо фильтрационных лагерей, массовых депортаций, похищений и вездесущих пыточных камер, с 24 февраля 2022 года на Украине российскими военными было повреждено или уничтожено около 1600 культурных объектов. Россия намеренно наносит удары по культурной инфраструктуре страны в рамках своих атак на гражданские объекты.
По мнению Рафала Лемкина, автора термина «геноцид», уничтожение культурного наследия является одним из методов осуществления геноцида. По его мнению, геноцид в основном состоит из варварства (нападения на людей) и вандализма (нападения на культуру). Второй компонент, однако, был отменен в Конвенции ООН о геноциде 1948 года. Причины были явно колониальными — некоторые западные державы опасались, что их коренные народы (и бывшие рабы) смогут применить закон против них. Вместо этого ООН приняла Гаагскую конвенцию 1954 года о защите культурного наследия в вооруженных конфликтах — компромисс, который перевел проблему на совершенно другую орбиту. Настоящий вопрос заключается не в том, как защитить культуру во время войны (хотя это, безусловно, жизненно важно), а в том, как остановить геноцид. Как только начинается преднамеренное крупномасштабное уничтожение культуры, следует сделать вывод, что мы имеем дело с геноцидом.
Но в Европе по-прежнему предпочитают говорить о геноциде в терминах исторической политики, культуры памяти и «примирения с прошлым», часто избегая применять этот термин к настоящему, опасаясь его «релятивизации». Это типичный пример того, что в немецком языке называется Schuldabwehr, отклонение вины. Травма и фетишизированное чувство вины за прошлые злодеяния всплыли на поверхность, когда Европа столкнулась с российским варварством на Украине.
Проблема Европы, конечно, не в «релятивизации» геноцида, а в ее собственном нежелании признать, что на Украине происходит геноцид — именно потому, что геноцид происходит прямо сейчас! Именно поэтому Европа склонна утверждать, что это не «чистый» геноцид, что геноцид трудно доказать и т.д. — несмотря на то, что геноцидные цели России были открыто заявлены и публично изложены ее государственными СМИ и официальными лицами, включая самого кремлевского лидера. Ведь если Европа согласится с предпосылкой, что она на самом деле долгое время была свидетелем геноцида на Украине, не делая ничего возможного и невозможного, чтобы остановить его, это будет означать, что она фактически позволила геноциду состояться и продолжаться. На той же самой территории, что и раньше. И снова.
Второй европейский нарратив, требующий пересмотра, — это нарратив деколонизации. Это слово стало еще одним в международных общественных дебатах, но основная проблема заключается в том, что оно воспринимается и практикуется в аполитичной, окультуренной форме. Деколонизация рассматривается просто как средство репрезентации, в то время как любой правильный антиколониализм — это прежде всего служение справедливости. Без этого он остается пустой и модной риторикой. Нападение России на Украину, проистекающее из глубоко укоренившегося колониального мышления, лишь делает это дело еще более актуальным. Деколонизация — это не просто увековечивание или представление различного опыта коренных общин (каким бы важным он ни был), но и привлечение виновных к ответственности за их колониальные преступления.
Современная этнографизация деколониальных проблем, распространенная в многочисленных культурных проектах по всей Европе, часто повторяет типичные колониальные стереотипы и клише, которые удобно вписываются в неоимперские фантазии как бывших, так и нынешних колониальных держав, делая вид, что колониализм уже закрыт и что все, что нам нужно сделать сейчас, — это «праздновать разнообразие». Но деколонизация — это не мультикульти парад различных кухонь мира. Это было бы, действительно, худшим исходом войны как для украинского, так и для крымско-татарского народов — это означало бы, что справедливое дело колонизированных было полностью проиграно.
В этом контексте глубокая путаница заключается в том, что деколонизация фактически была передана на аутсорсинг преступниками своим жертвам: так называемому Глобальному Югу или европейскому постсоветскому Востоку. Если бы западники или русские были предоставлены сами себе, без какого-либо давления со стороны других частей света, они бы вообще не особо беспокоились о деколонизации! Это глубоко извращенная точка зрения, при которой деколонизация становится для колонизированных своего рода терапией или психологическим упражнением, сводящимся к личным историям и семейным корням, тогда как на самом деле она должна быть противоположной, а именно крайне политизированной и занимающей первое место в повестке дня колонизаторов.
С колониализмом должны бороться прежде всего имперские державы прошлого и настоящего, а не колонизированные. Единственной колониальной державой, которая когда-либо понесла международное наказание за свои злодеяния, была нацистская Германия. Но даже тогда колониальные преступления были скрыты за неправильным названием Erinnerungskultur, как будто это действительно было лишь вопросом культуры памяти, а не открытыми ранами, которые до сих пор определяют политическую и военную реальность Европы.
Третий европейский основополагающий нарратив, требующий политического восстановления, — это антифашизм. Антифашизм занимает настолько центральное место в современной европейской и глобальной истории, что его часто упускают из виду и превращают в атрибут определенной политической группы, субкультуры, выполняющей свои обычные ритуалы 1 мая. Вместо этого антифашизм следует рассматривать как краеугольный камень сегодняшней объединенной Европы и свободного мира. Без основы антинацизма никогда не возникли бы сегодняшние политические институты и структуры! Настоящая демократия возможна только тогда, когда она антифашистская по своей политической природе, в противном случае она таковой не является.
Европейские общества настолько привыкли к различным правым, популистам, автократам и авторитаризму, что тотальное нападение России на Украину застало их врасплох. Внезапно им пришлось столкнуться с фундаментальным вопросом, который должен быть исторически узнаваем: как сдержать и покончить с фашистским государственным режимом (на этот раз обладающим ядерным потенциалом)? В последнее время ведутся жаркие дебаты о том, правильно ли определять нынешний российский режим как фашистский. Парадоксально, но те, кто отказывается это делать, прикрываются чрезмерной историзацией явления, но не потому, что причин не хватает, а потому, что их слишком много.
Что действительно поражает, так это то, насколько сознательно и открыто российские власти и военные играют в нацистов в своей войне против Украины. Продвижение нацистских рассуждений о «несуществующих» украинцах в качестве предлога для массовых убийств, использование уродливого дискурса «денацификации» для переосмысления исторического случая и абсурдного оправдания военного вторжения, стилизация неспровоцированной войны как продолжения Второй мировой войны («мы можем сделать это снова») — все реваншистские намерения России на самом деле направлены на подрыв европейского институционального и правового порядка, основанного на результатах разгрома нацизма, чтобы заставить ЕС и НАТО дать трещину и восстановить контроль над Европой, снова разделив ее.
Война России с Украиной сделала актуальной необходимость в политическом противоядии: антифашизм должен быть восстановлен на международном уровне как основа для государственной политики, а также для неправительственной политики. Это не особенность какой-то части политического спектра, а само условие существования политического спектра. Здесь Европа несет особую историческую и политическую ответственность и благодаря этому может достичь того, что Аристотель называл анагноризисом — переходом от незнания к знанию, признанием не только человека, но и того, за что этот человек выступает.
Сегодня можно лишь осторожно надеяться, что такое признание Европы и того, за что она выступает, может проложить путь от нынешней трагедии войны к общеевропейскому политическому катарсису. Но надежда — это то, что осталось на самом дне ящика Пандоры.
